А начинается все безобидно.
С пузатого стакана, приятно холодящего ладонь – виски цвета горелого меда, тихое звяканье тающих кусочков льда о бортики. Ты в костюме, галстук слегка ослаблен – не так, однако ж, чтобы выдать в тебе анархиста.
Виски немного вяжет язык. Ты погружаешься в приятную теплоту. Смотришь по сторонам, отмечая массу красивых девушек. У тебя есть, что им сказать, и сегодня ты уверен в своем обаянии абсолютно. Нет робости первой фразы – речь льется непринужденно и споро, ты остришь, вытягивая края губ в усталую улыбку.
Ты живешь публичной жизнью. Ты узнаваемая фигура – на вечеринках, коктейль-пати, презентациях, премьерах ты начинаешь узнавать своих – не зная их имени, занятий, характера, ты все равно слегка киваешь, встречаясь с ними взглядом, а то и обмениваешься парой-тройкой фраз – да, в этот раз скучновато, посмотрим, что дальше будет, смотри – этот, как его (двухсекундное замешательство со сморщенным лбом), Пельш пошел.
А утром ты просыпаешься на неразложенном диване, в трусах, рубашке и носках. Смятые брюки валяются на полу, рядом – полная окурков пепельница. Пиджак калекой-инвалидом криво висит на стуле. Ты с ужасом смотришь на часы – через полчаса нужно быть на работе. Моментально приводишь себя в порядок – визин в глаза, бритье, скраб, фен, забрасываешь внутрь шипящий пузырьками стакан Алка-Зельцера.
Вечером, на другой презентации, ты позволяешь себе еще один стаканчик виски – просто чтобы ушло давящее похмелье. Ведь в этот раз ты контролируешь себя. Так как вчера не получится, максимум две выпивки. Ну, три…
На следующий день (Алка-Зельцер, визин, кока-кола) ты мучаешься вечной проблемой – когда же наступает тот момент, когда ты теряешь контроль и хлещешь, хлещешь, хлещешь. Ты доживаешь до вечера, приезжаешь домой, падаешь на диван, под два одеяла, и похмельно дрожишь.
Единственное, что тебя успокаивает – ты не алкоголик. Ты не опохмеляешься, алкоголь не мешает твоей работе, ты удачен.
До поры до времени.
В пятницу, если ты никуда не приглашен, ты покупаешь бутылку джина, 0,7, и идешь домой, и решаешь – выпью пару стопок, чтобы расслабиться, пусть стоит в холодильнике, это будет так по-благородному, так киношно – усталый герой булькает в стакан на два пальца и гремит шариками льда в холодильнике.
Ты врешь себе. В субботу, когда ноет шея – ты спал в кресле, когда мозги стянуты изолентой, выстланной изнутри колючками, ты видишь валяющуюся на полу тару – к джину добавился «Коньяк Московский», ха-ха, опять выбегал в ларек, рыча в продавщицу – девушка, мсквского пжалста.
Потом ты начинаешь похмеляться – ведь это так здорово, в теплую субботу идти по бульвару с бутылкой в слезу запотевшего «Миллера» и, делая небольшие глоточки, чувствовать, как боль уходит и наступает туповато-отрыжное равновесие, пьяная успокоенность.
Когда ты в говно нажираешься на открытии собственной экспозиции, и просыпаешься дома, а друг звонит тебе и ржет – вот ты выдавал, а ты боишься даже подумать о том, что тебе устроит учредитель – вот тогда тебе становится страшно.
Но уже поздно – это репутация.
Тебя перестают звать на вечеринки – ведь это ты тот самый шатающийся красноглазый чувак из…., которого выводила охрана казино, который спал в сортире на открытии бутика…, который пристал на премьере … к жене…, из-за чего произошла перепалка, лацканы пиджака смяты в кулаках.
А тебе плевать.
Каждый день по дороге домой ты покупаешь холодного пива – пиво можно, пиво пьют все, и радуешься утром, если устоял на пяти бутылках.
Как-то раз ты пропускаешь работу. Я на переговорах, звоните на мобильный. Хм-м-м, прокатило. Бродить с пивом по Арбату в бейсболке и кроссовках куда как приятнее, чем изживать похмелье в удавке галстука и в белизне офиса.
Ух ты, а как так вдруг получилось, что ты напиваешься уже трижды в неделю? Не пьешь, а именно напиваешься, ведь выпиваешь ты ежедневно. Оглянись – не правда ли , твоя жизнь превратилась уже в сплошную череду пьянок-похмелий, и похмелья стали двухдневными?
Стыдно приходить на работу.
Стыдно смотреть в глаза секретаршам и операционисткам – да кто не знает, что ты пьешь? Кого ты хочешь обмануть, когда до двенадцати твой телефон не отвечает, а потом ты берешь трубку и не сразу понимаешь, о чем вообще речь, а когда понимаешь, начинаешь нести какую-то ересь о простуде, либо о важной встрече?
Меняется круг друзей. Странным образом твои бывшие друзья отдаляются от тебя. У них какие-то непонятные тебе интересы – дети, школы, жены, дачи, отпуска в Египте.
Появляются личности из тех, которых ты раньше обходил брезгливо, прокладывая маршрут по максимально удаленной от их расположения кривой. Вот ты стоишь возле метро с какими-то, по виду, престарелыми футбольными фэнами – вы познакомились полчаса назад, приличные ребята вроде бы, почему б не пообщаться, и не выпить, выпить, выпить…
Пятьдесят процентов. Ты подсчитал это 1 августа. Половина заработанных тобою денег ушла на пьянку – пропита, потеряна, спущена на угощения новых друзей.
Надо взяться за себя. Надо бросить, ведь это все – в твоих руках, подумаешь – расслабился на пару месяцев, ведь твоя жизнь у тебя под контролем, правда?
Расскажи себе об этом, когда проснешься через день на обоссаном диване.
Когда тебя увольняют, ты делаешь вид, что ничего страшного не происходит – такого специалиста, как ты, с руками оторвут.
Ой ли?
Первое, что ты теряешь (работа не в счет, ха-ха) – это стыд. Ты не можешь себе позволить стыдиться, стыд для алкоголика – непозволительная роскошь, тем более твой главный жидкий друг – на твоей стороне, и так легко, так воздушно становится, когда ты покупаешь бутылку вина, идешь домой и, не разуваясь – на кухню, штопора нет, бьешь отверткой, вино – в бокал, крошки пробки плавают на поверхности. Хлоп – первый бокал, хлоп – второй, и нет стыда, и хорошо, и надо еще ебнуть, и лучше сразу две возьму.
Ты не понимаешь, почему в твоей спальне говорят люди и с каких это пор ты стал класть на простыню холодную резиновую прокладку. Пытаясь откинуть одеяло, ты не можешь пошевелить рукой – она привязана жгутом к каркасу.
Милиционер говорит мантрой – что ж вы так, прилично одеты, валялись на улице, до свидания. Он возвращает тебе паспорт, бумажник, сбросивший за ночь две трети веса, и ты, все еще шатаясь, выходишь из ворот вытрезвителя. Никогда больше – красный, ты плачешь от стыда, стиснув зубы.
Через два месяца тебя начнут называть там по имени. Привязывать уже не будут, зная, что ты неагрессивен – просто лежишь без памяти, что-то мыча сквозь скотское бессознание.
Оппа! Вот ты уже и грузчик! И взяли-то по блату, двоюродный брат попросил. Кличка – естественно – Профессор, у тебя же полтора высших. А не такие уж они и плохие, эти «простые» люди.
Но даже они – эти Петровичи, Витьки Моторы и «дядь Васи с третьего подъезда» не могут за тобой угнаться. Для них пьянство – модус вивенди, генетическая миссия их рода с пятнадцатого столетия, ты же на алкогольном поезде, управляемом безумным хохочущим машинистом, мчишься в Серое Ничто.
Клиника. Оплачивает мать. Тебе плевать на них обеих. Сутками ты сидишь и смотришь в окно, пока твой организм промывается, прочищается, дезинфицируется десятками таблеток-уколов-капельниц. Глядя на серое небо за окном, на ощетинившиеся голыми ветками ноябрьские деревья – жалеешь ли о своей жизни? Даешь ли себе клятвы «больше никогда» и «с понедельника другой»? Нет. Когда ты представляешь, как холодная прозрачная водка с бульком ныряет в стакан; как ты глотаешь сухое вино, проводя по языку нежнейшим наждаком терпкости; как лениво отпускаешь мочевой пузырь, и энергичная полноводная пивная струя бьет о белый фаянс унитаза, а там, за столиком, тебя ждет непочатый бокал «Баварии» с пенной шапкой – когда ты представляешь все это, у тебя выделяется слюна. Ты считаешь дни, оставшиеся тебе здесь. Ты должен быть дьявольски хитрым – чем успешнее ты Их обманешь, тем быстрее тебя выпустят.
Проходит время – много или мало, какая разница – и пенсионерка, мамина соседка, плюет тебе в след, и кричит, что стыдно, такая мать, а ты её телевизор пропил, и пенсию забрал. Ты смеешься, показывая рот с выбитыми верхними зубами, ведь стыд – это то, с чем тебе пришлось расстаться в первую очередь.
Ты плачешь в ванной, сидя на холодной плитке пола и положив голову на скрещенные руки. Некрасиво – с ниткой слюны изо рта и легким подвыванием. Они толпятся там, в комнате, и стараются не смотреть на тебя, и не говорят ничего, но ты чувствуешь их молчаливый коллективный приговор – «это ты виноват в её смерти». И плачешь ты не потому, что стыдишься их (про стыд – см. выше), а потому, что знаешь, что это правда, и ты вспоминаешь, как миллион лет назад, в другой жизни, улыбающаяся женщина, сидя у твоей кровати, читала тебе потрепанную книгу с черно-белыми иллюстрациями, а ты, пятилетний, умеющий уже складывать буквы в слова, про себя читал с обложки: «Кар-л-сон, ко-то-рый жи-вет…». И от того, что ты понимаешь, что эта женщина сейчас лежит там, в гостиной – маленькая, белая, сухая, холодная, а пятилетний чтец – это ты сам, хочется в петлю, хочется ножом по рукам – раз!, башкой из окна седьмого хочется, на асфальт, чтобы не было тебя, чтобы не думать…
Выжить помогает водка. Много водки. Откуда ты её берешь, ведь у тебя нет денег? Новые друзья? Какие еще… Погоди, да кто захочет дружить с тобой? Эти? Странно, приличные люди.
Наливают, говоришь? Хорошо наливают? Так, что ничего не помнишь? Ни как подписывал бумаги, ни как тебя к нотариусу возили, и не давали перед этим водки, обещая, что дадут потом, когда все срастется? Потом-то дали? Ну, хоть это хорошо.
В Пензенской, говоришь, губернии? На полу, говоришь, избы пустой засранной? А что ты хотел – ты теперь там прописан. Да зачем тебе в Москву, дурень? Жил, по буквам: Ж-И-Л, прошедшее время, не живешь больше.
Колобок ты наш. От контролеров ушел, от ментов ушел, до Москвы добрался. А что довольный такой? Зимовку нашел теплую? Ну да, котельная. Рай почти.
Ну бывай, успехов.
Давай на посошок.
Альберт Вонидло
© 2009 Технополис завтра
Перепечатка материалов приветствуется, при этом гиперссылка на статью или на главную страницу сайта "Технополис завтра" обязательна. Если же Ваши правила строже этих, пожалуйста, пользуйтесь при перепечатке Вашими же правилами.
