Истории от Олеся Бузины: Киевские места генерала Деникина

На протяжении последних ста лет те власти, что захватывали «мать городов русских», старались подделать и извратить ее историю. С киевских скверов и площадей исчезли статуи Николая I, Александра II и Петра Столыпина. Вымарывались старинные названия улиц, только частично возвращенные в начале 90-х. С постамента памятника самому великому нашему гетману содрали надпись «Богдану Хмельницкому единая неделимая Россия». Университет, носивший имя просветителя Руси князя Владимира, переименовали в честь полупьяного поэта, до конца жизни не умевшего двух строчек написать без грамматических ошибок. Не постеснялись даже снести кладбище на Аскольдовой могиле, где хоронили представителей киевской аристократии, — чтобы забыть о том, что такая была, и не мешать новому «панству» показывать себя в программах светской хроники, где оно демонстрирует публике все, вплоть до трусов.

Урон, нанесенный памяти Киева, большинство из нас не осознает до сих пор. Кинуть рядом с тем же Богданом каменюку, на которой нацарапано, что некие псевдоказаки избрали на этом историческом месте какого-то Ющенко своим «гетьманом», в холуйском восторге не постеснялись. А указать на мемориальной доске штаб-квартиры Юго-Западных железных дорог возле Оперного, что в этом доме работал премьер-министр Российской империи Сергей Витте, испугались. Причем испугались уже в независимые, якобы свободные, времена. Так и значится на этой табличке Витте просто премьер-министром неизвестно какой державы. Молодое поколение может даже, прочитав немецкую фамилию, подумать, что увековечили память об очередном нацистском оккупанте — духовном вдохновителе славного гауптмана Шухевича. И даже не догадается, что речь идет об одном из самых либеральных политических деятелей в мировой истории, благодаря которому Россия и входившая в нее Украина обзавелись в 1905 г. первой не мифической (как та, что лежала в шароварах у гетмана Орлика, когда он ходил по нужде), а настоящей Конституцией, вводившей избирательное право и свободу печати.

Но больше всего на свете наши нынешние поводыри, явившиеся из сел с возами трипольских горшков, в которых привезли «на продаж» свою «культуру», боятся золотых погон и звонких шпор «господ царских офицеров». При упоминании о них «керманычи» и «науковци» просто в бешенство впадают. Еще бы! Ведь эти господа, хоть и были простыми поручиками и штабс-капитанами, а не купленными за сало докторами наук, не плевали на пол, не ковырялись в носу на научных симпозиумах и не писали друг на друга доносов в КГБ, чтобы из комсоргов университета имени того самого орфографического кретина превратиться в его парторга.

ЗАПРЕЩЕННЫЕ ГЕРОИ. Поэтому у нас и есть памятник советскому академику Грушевскому, безвременную кончину которого воспела газета «Правда» (теперь его выдают за «першого президента» Украины, которым он никогда не был), но нет даже мемориальной дощечки покоящемуся на Лукьяновском кладбище генералу Духонину — последнему главнокомандующему дореволюционной армии, растерзанному толпой пьяной матросни; коренному киевлянину генералу Дроздовскому — потомку древнего казачьего рода, ставшего легендой Белой армии; или одному из ее основоположников — генералу Алексееву, возглавлявшему до Первой мировой войны штаб Киевского военного округа, а потом фактически командовавшего при слабом генерале Иванове войсками Юго-Западного фронта. Этот фронт добился самых больших успехов в Русской армии за всю ту войну, освободив в 1914 году от австрийцев Галицию. Но кто об этом помнит среди нынешних власть имущих? А ведь такие мемориальные доски не помешали бы на здании Секретариата президента, на месте которого находился штаб округа. Или на Министерстве обороны. Там располагался кадетский корпус, а среди учащихся его, щеголявших по киевским улицам в белых погонах с шифровкой «В.К» (Владимирский Киевский), были и совсем юные Духонин и Дроздовский. Их тени не сотрешь из памяти настоящих киевлян. Как и невысокую крепкую фигуру генерала Деникина — самого знаменитого белого вождя, командовавшего в 1919 году Вооруженными силами юга России, а в конце XIX века закончившего в Киеве юнкерское училище и получившего тут свой первый офицерский чин подпоручика.

Два дня в году были в Российской империи самыми веселыми. Зимой — Татьянин, когда гуляло студенчество. И летом — день производства в офицеры. Их атмосфера непередаваема. В Татьянин день во всеобщем разгуле сливались и студенты, и профессора. Официально это был «праздник просвещения». Но неофициально — день молодости. Или хотя бы памяти о ней, когда, по словам одного из мемуаристов, «забыв и годы, и седины, и больную печень, старые профессора и бывшие универсанты всех возрастов и положений сливались со студенческой молодежью, кочевали из одного ресторана в другой, пили без конца, целовались, пели Gaudeamus и от избытка чувств и возлияний клялись в «верности заветам», не стесняясь никакими запретами».

ПЕРВЫЕ КИЕВСКИЕ ОФИЦЕРЫ. Открою секрет: этот мемуарист — генерал Деникин, вспоминавший на склоне дней в эмиграции свою молодость и поэтизировавший ее. Вот как он описывал тот момент, когда стал офицером: «Близится день производства. Мы чувствуем себя центром мироздания. Предстоящее событие так важно, так резко ломает всю жизнь, что ожидание его заслоняет собою все остальные интересы. Мы знаем, что в Петербурге производство обставлено весьма торжественно, происходит блестящий парад в Красном Селе в Высочайшем присутствии, причем сам Государь поздравляет производимых. Как будет у нас — неизвестно: в Киеве, за время его существования, это первый офицерский выпуск».

Киевское юнкерское училище было образовано в 1890 году. До этого в городе был только кадетский корпус — аналог нынешнего военного лицея. Обучение было двухгодичным. Лишними науками будущим офицерам головы не морочили. Поэтому они становились командирами в том возрасте, когда нынешние украинские школьники, грызущие гранит науки целых двенадцать лет, только сдают выпускные экзамены. Империя доверяла молодым и не мариновала их годами с пивной банкой на скамейке.

Первый выпуск училище сделало в 1892-м. К этому году относятся и воспоминания Деникина — одного из первых киевских офицеров за всю историю нашего города. «4 августа, — пишет он, — вдруг разносится по лагерю весть, что в Петербурге производство уже состоялось, несколько наших юнкеров получили от родных поздравительные телеграммы… Волнение и горечь: о нас забыли… Действительно, вышло какое-то недоразумение, и только к вечеру другого дня мы услышали звонкий голос дежурного юнкера: «Господам офицерам строиться на передней линейке!»

Мы летим стремглав, на ходу застегивая пояса. Подходит начальник училища, читает телеграмму, поздравляет нас с производством и несколькими задушевными словами напутствует нас в новую жизнь. И все. Мы несколько смущены и даже как будто растеряны: такое необычайное событие и так просто, буднично все произошло… Но досадный налет скоро расплывается под напором радостного чувства, прущего изо всех пор нашего преображенного существа. Спешно одеваемся в офицерскую форму и летим в город, чтобы окунуться с головой в полузапретную доселе жизнь».

ЛУЧШУЮ ФОРМУ ПОСТАВЛЯЛ РОЗЕНБЕРГ

Вечером дым стоял коромыслом во всех увеселительных заведениях старого Киева. Вчерашние юнкера кочевали гурьбой из одного кафе в другое, щеголяя заблаговременно пошитыми белыми летними кителями, положенными по форме при Александре III.

У кого заказывал себе форму молодой Деникин, мы не знаем. Он был очень бедным юнкером. Отец его умер. Мать жила в другом городе на маленькую пенсию. Ему даже не было к кому ходить в увольнение. Но чуть позже самое популярное киевское военное ателье будет находиться почти на Крещатике — на перпендикулярной к нему улице Прорезной в доме №2. Теперь примерно в этом месте стоит памятник Паниковскому. А тогда красовалась вывеска «Платье военное и форменное — магазин портного А. Розенберга». Он же давал и рекламу в печатных изданиях, например в аналоге нынешних «Желтых страниц» — «Адресной и справочной книге «Весь Киев», указывая, как туда пройти: «бэль-этаж, первый подъезд от угла Крещатика, дом 1-го Российского общества». Тут будут шить себе форму большинство булгаковских героев «Белой гвардии».

БЕЛЫЙ ГЕНЕРАЛ — СЫН ПРОСТОГО КРЕПОСТНОГО

Деникин не был по рождению киевлянином. Правда, есть версия о его украинском происхождении по мужской линии. Якобы его пращур носил прозвище Дейнека. Но сам будущий знаменитый генерал, абсолютно не стесняясь своего недворянского происхождения, писал, что его отец Иван Ефимович Деникин «родился за 5 лет до Наполеоновского нашествия на Россию (1807 г.) в крепостной крестьянской семье, в Саратовской губернии. Умер он — когда мне было 13 лет».

Но именно отец стал тем постаментом, на котором можно было бы установить памятник Деникину. Помещик отдал Ивана в солдаты, когда ему было 27 лет. Он поучаствовал почти во всех боевых действиях конца царствования Николая I и начала Александра II — Венгерском походе, Крымской войне и подавлении Польского восстания 1863 г. И не только поучаствовал, но и дослужился из рядовых до майора. Как видим, такая карьера была возможной в царской армии. А был Иван настоящий хват. Даже выйдя в отставку и дожив до семидесяти, снова попросился в строй, как только началась русско-турецкая война. И даже отправился бы на фронт со своим маршевым батальоном, если бы война не закончилась так быстро. Вот это были деды!

Он и маленького Антошу Деникина — своего единственного сына — «сделал» на седьмом десятке, женившись на польской барышне Елизавете Вржесинской, обычной портнихе. Антон всегда разговаривал с матерью по-польски, а с отцом — по-русски. Никаких национальных недоразумений в семье не было. Несмотря на двуязычие, Антон Деникин всегда чувствовал себя русским и православным. Он писал по этому поводу: «Отец был человеком глубоко верующим, не пропускал церковных служб и меня водил в церковь. С 9-ти лет я стал совсем церковником. С большой охотой прислуживал в алтаре, бил в колокол… Иногда ходил с матерью в костел на майские службы — но по собственному желанию. Но если в убогой полковой церковке нашей я чувствовал свое, родное, близкое, то торжественное богослужение в импозантном костеле воспринимал только как интересное зрелище».

Однажды мать вернулась из костела заплаканная. Ксендз не давал ей отпущения грехов и не допускал к причастию, потребовав, чтобы она тайно воспитывала сына католиком и поляком. Отец сходил к ксендзу и объяснился с ним так круто, что тот просил «не губить его». «На меня этот эпизод, — вспоминал генерал, — произвел глубокое впечатление. С этого дня я, по какому-то внутреннему побуждению, больше в костел не ходил».

ШПАРГАЛКИ НА МАНЖЕТАХ

Антон Деникин выбрал киевское юнкерское училище, потому что не имел возможности из-за скромного социального происхождения поступить в престижные военно-учебные заведения Петербурга или Москвы. Училище в Киеве только открыли. Оно еще не имело репутации и традиций. Но о своем выборе будущий белый вождь не пожалел. Жили юнкера весело, хоть и бедно. Их суточный паек (25 коп.) стоил только на гривенник выше солдатского. Обмундирование ничем не отличалось от того, которое носили нижние чины. Кое-кому, как вспоминает Деникин, не было за что купить табак или почтовую марку для письма. Карманных денег у Антона было только 5 рублей в месяц — их ему высылала мать.

Зато воспоминания о шалостях военной молодежи тешили его даже в старости. Шпаргалки по химии писали на листках, выскакивавших из рукава на резинке. Или — на манжетах. Преподаватель французского плохо помнил лица, поэтому юнкер Нестеренко, хорошо знавший язык Дюма, сдавал экзамены за товарищей, появляясь то с подвязанной щекой, то с леденцом во рту, чтобы изменить голос. Пришлось однажды ему выдать себя и за юнкера Деникина, еще не знавшего, что долгие годы он проживет во Франции, и не особенно налегавшего на этот предмет.

Но училище дало другое — спортивность, собранность и духовную мощь. Уже в эмиграции, проводя черту между безвольной русской интеллигенцией и волевым русским офицерством, Деникин процитирует публициста Федотова: «Интеллигент презирал спорт так же, как и труд, и не мог защитить себя от физического оскорбления. Лишь офицерство получило иную школу, и потому лишь оно одно оказалось способным вооруженной рукой защищать свой национальный идеал в эпоху гражданской войны».

И все-таки киевская юность генерала сыграла роковую роль в истории гражданской войны. В 1919 году, в момент наступления на Москву, он выделил сильный ударный кулак для взятия Киева. Антон Иванович не мог оставить свой город какому-то Петлюре и его хлопцам со шлыками на шапках. Но разделение сил ослабило удар на Москву. Красные перешли в контрнаступление, и оказался белый генерал в далеком Париже. А ведь сдержи он эмоции, взял бы и Москву, и чуть позже Киев — как золотое яблочко на блюдечке. Но справедливости ради скажем, петлюровцев белые все-таки победили. И никогда, в отличие от Петлюры, не был генерал Деникин в Киеве в обозе чужих армий — немецкой и польской. Только во главе своей — Белой.


Олесь Бузина