В апреле Авдеевка Донецкой области "отмечает" 20 месяцев на линии фронта. Как работает градообразующее предприятие, от которого зависит жизнь Авдеевки, рассказал Муса Магомедов
В апреле Авдеевка Донецкой области "отмечает" 20 месяцев на линии фронта. Как работает градообразующее предприятие, от которого зависит жизнь Авдеевки, рассказал Муса Магомедов
— Муса Сергоевич, сейчас обстановка в Авдеевке так же накалена?
— Стало немного спокойнее. Если раньше линия фронта проходила практически через наш завод, то сейчас она сместилась на 7—8 км. Многие люди, которые раньше жили в бомбоубежищах завода, вернулись в город. Я живу на заводе, но уже поднялся — теперь обитаю на втором этаже заводоуправления. Хотя и сейчас случаются активные столкновения. И это чистый сюр, по-другому не скажешь: на днях был на стадионе — там дети тренируются, боксеры, футболисты, а рядом стрельба — тяжелая, мощная. В городе все службы работают, школы, детсады открылись. И это трудно умещается в голове: там, в нескольких километрах, идут бои, люди гибнут, А ЗДЕСЬ — ОБЫЧНАЯ ЖИЗНЬ. Расстояние сглаживает. Сейчас хоть и спокойнее, но на работе завода все равно отражается: были сбои с электроснабжением, была остановка производства. Все наши линии коммуникаций проходят рядом с линией фронта, на небольшом расстоянии. Пока везет, но ситуация в любой момент может измениться, и завод, и город могут остаться без самого необходимого — электроэнергии и воды.
— Вы жили в бомбоубежище. Как это было, расскажите?
— Наш завод строился во времена холодной войны, так что отметка в минус три этажа позволяет чувствовать себя защищенным от обстрелов. На заводе восемь убежищ. Было время, когда в них жило более двух тысяч человек. В более-менее спокойное время работаешь наверху, а когда летит — спускаешься вниз. Но часто стреляли так интенсивно, что под землей проводили дни напролет. Естественно, провели линии коммуникаций, телефоны, интернет. Сделали порядка 50 мест с компьютерами, генератор. Но в этот момент наверху проходили процессы, которые не остановишь, — выдача кокса, загрузка шихты. На время обстрелов уходишь вниз, потом возвращаешься и начинаешь работать. Устраняешь последствия попаданий в трубы, газопроводы, батареи. Тушишь пожары, пытаешься сбалансировать потери.
А жизнь внизу… Мы купили в Харькове сотни раскладушек, раздали всем, кто живет на заводе. Спальные мешки, матрацы. Ничего романтического в этом нет. Единственный плюс — ты очень близко общаешься со своими людьми, знаешь их всех в лицо. Посмеяться можно: ну что, мол, пока наверху стреляют, давайте музыку включим, чтоб не слышно было. Такая вот жизнь. Люди на передовой вообще в окопах живут, там гораздо страшнее. Но у них свой долг, а у нас — свой.
Я на Авдеевском коксохиме работаю с ноября 2012-го, три с лишним года. До этого — на Запорожском коксохимическом. В любой карьере есть некая вершина, к которой стремишься. Авдеевка стала такой вершиной для меня, ведь это самый большой в Европе коксохимический завод. Он в четыре раза больше запорожского, может производить 11—12 тысяч тонн кокса в сутки, тогда как там — 3—4 тысячи. Это очень серьезная работа, нужно учитывать множество факторов. Не говоря уже о войне, которая заставила столкнуться с огромным количеством задач, которые даже в теории сложно было представить. Ведь когда завод планировался, рассматривались любые варианты, но никак не война. Четыре линии электропередач, три ветки железной дороги,
— Как война отразилась на производстве?
— Завод обстреливался многократно. У нас перебивалось все по очереди, бывало — все одновременно. Мы сумели проработать четыре месяца без технической воды, обеспечив себе подачу с прудов-отстойников. У нас было 12 остановок, более 320 прямых попаданий в завод. Не рядом с заводом, а по цехам, по коммуникациям. Девять сотрудников погибли, более 50 были ранены…
Когда я работал на Запорожском коксохиме, старшие товарищи рассказывали, мол, представляете, в 90-е годы приходилось работать на периоды коксования в 60 часов. Тогда это казалось нереальным, ведь практика — 18—20 часов. Но у нас во время самой большой остановки кокс находился в печах 700 часов — и мы выдали его, сохранив печной фонд.
Была ситуация, когда на улице — минус 27 градусов. Железнодорожные пути перебиты со всех сторон, уголь к нам не едет, остатки его заканчиваются, а в это время перекрывают природный газ. Не знаю, кто или что нам помогло, — температура воздуха вдруг начала подниматься, и буквально за сутки она выросла с минус 27-ми до плюс пяти градусов! Мы смогли растянуть остатки угля, а за это время вместе с железнодорожниками восстановили снабжение. Это как компьютерная игра, где ты отслеживаешь одновременно огромное количество параметров, и ошибиться нельзя — слишком высокая цена ошибки.
— Как вы вообще решились остаться на предприятии в столь ужасающих условиях?
— Я задавал себе этот вопрос, наверное, как и многие люди, которые здесь остались. Причин было три. Первая — это люди, которые на тебя надеются. Они рассуждали так: если директор на месте, он наверняка что-то знает, значит, все будет нормально. А я уж точно не знал, что в голове у тех, кто по нам стреляет. Но я был в ответе перед своими людьми. И конечно, перед компанией. Я горжусь этой работой. Так не бывает, что, когда все хорошо — ты с компанией, а когда плохо — делаешь ноги. Меня не так воспитывали. Вторая причина — не знаю, как бы я жил, осознавая, что струсил и сбежал. Я не хотел перестать уважать себя. Капитан тонущего корабля должен уходить последним. Тем более что наш завод похож на корабль со стороны.
В-третьих, у меня есть ответственность перед своей семьей. У меня трое детей, любимая женщина, мать, сестры. Много людей, которые зависят от меня и которых я обязан обеспечивать. Хотя, говоря о деньгах, могу сказать, что за эти два года войны понял: человеку нужно очень мало. Я прожил эти два года в спецодежде. Есть вода, есть свет, есть еда. А в период активных боев нужно было только одно: чтобы перестали стрелять. Потому что страшно, все внутри сжимается, от этого мозг начинает работать плохо, а его нужно заставлять работать!
В убежище. "Сказал: дайте мне полномочия, и мы справимся"
— Как вы отреагировали на самый первый обстрел завода?
— Во время первого обстрела я был на совещании в Мариуполе. Тогда уже шла война, но представить, что кто-то будет стрелять по заводу, не мог никто. Была поздняя ночь, рядом — море, тишина. И тут мне звонят, говорят: по нам стреляют! Казалось, что сознание разбилось на осколки, сразу пришло ощущение нереальности происходящего и какой-то беспомощности. Через несколько дней это повторилось. Сложно передать словами… Когда на твоих глазах пролетает серия из "Града", ты видишь, как снаряды приземляются на территорию завода, — туда, где ходят люди, где работает оборудование, видишь, как растет столб черного дыма до небес… Апокалипсис. Ты видишь это — и не веришь. Страшный сон, просыпаться от которого приходится очень быстро. Сначала ты падаешь. Затем ищешь укрытие, чтобы остаться в живых. А потом наступает страшная тишина, и ты идешь разбираться с разрушениями, с пожарами, с утечками.
Но первый вопрос всегда — как люди? Все живы? "Скорая" выехала? Главное — принять правильные решения, потому что неправильные приведут к точке невозврата. Но нам удавалось выстоять. Бывали ситуации, когда казалось, что выхода нет. Но мужики умные, мы вместе находили решения и быстро действовали. Я каждым работником горжусь, каждый делал все, что должен был.
— Как вам удалось оставить людей на заводе, мотивировать их? В момент, когда погибают их коллеги, когда летят снаряды?
— Это не я их мотивировал, а они меня. Авдеевцы — уникальные люди. Они говорили мне: это наш завод, и мы отсюда не уйдем. Потому что города без завода не будет, потому что мы не сможем обеспечить своих детей и внуков. Потому что этот завод мой отец строил, а я что, возьму и брошу? Каждый понимал: если не сохранить завод, Авдеевка превратится в пустырь. Давайте смотреть на вещи объективно: какая сейчас безработица в Украине, где найти работу, причем оплачиваемую? Наш завод всегда был передовым, всегда была очередь из желающих устроиться сюда на работу.
Была ситуация, когда мы рассматривали решение о закрытии завода. Тогда велись постоянные обстрелы, стреляли прямой наводкой по предприятию. И руководство холдинга сказало: Муса, принимай решение. Ты там, на месте, решайте. Мы собрались, все руководители завода. Я обрисовал ситуацию, честно сказал: не знаю, что будет с боевыми действиями, но сейчас у нас есть право остановить завод. Это был важный, тяжелый, серьезный разговор. И все сказали: НЕТ, мы будем работать! Больше к этому обсуждению мы не возвращались.
Из 3700 сотрудников 700 приняли решение уходить. На их место пришли другие. И обучение персонала — сейчас один из важнейших приоритетов.
— Муса Сергоевич, на крупных предприятиях есть планы на случай ЧП. Такие конверты…
— Открываешь, а там — цианистый калий (смеется). Само собой, это план ликвидации аварийных ситуаций, ПЛАС. Открываешь, а там действия, которые ты должен предпринять. Но на случай войны ПЛАСов не было. Мы их вынуждены были разработать — и разработали. Никто не предполагал, что газопровод разорвется одновременно в трех-четырех местах. Представьте, горит газопровод, нужно закрыть задвижку. При этом идет обстрел, прилетает в 100—300 метрах от тебя то мина, то снаряд. А потушить надо сейчас, потому что через час уже и не надо будет, мы окончательно остановимся. Что ты делаешь? Собираешь мужиков, идешь и закрываешь. Люди — уникальные. Страшно, а они друг друга подкалывают, смеются и — работают.
— Вы говорили, что били прямо по заводу. Что удалось сохранить?
— До войны работало восемь коксохимических батарей. Сейчас функционирует семь, восьмая — в процессе консервации. Мы можем производить то же количество кокса, что и до войны. Часть оборудования выведена из строя. Но за счет резервирования можно выпускать прежние объемы. Было остановлено производство бензола — в два хранилища из трех были прямые попадания. Мы успели вывезти весь бензол за трое суток до этого, остались только неснижаемые остатки, сто тонн. Приняли решение, все забрали, и тут — бабах! Эти сто тонн сутки потом горели, а представляете, если бы в полное хранилище попали?
Мы 12 раз консервировали батареи. Есть подвиги военные, а это — трудовой подвиг. Я когда молодой был, читал "Как закалялась сталь" и думал, как люди могут работать по 20—22 часа в сутки? Считал, что мы на такое не способны. Но первую консервацию провели в условиях мощного обстрела, на нее ушло около четырех суток. Это невероятно быстро: понятия "аварийная консервация" в учебниках вообще не существовало. Обычно плановые остановки занимали 24 дня! А мы первую провели за четверо суток, а последнюю – едва ли не за 40 минут. Научились. Вместо того, чтобы тратить два часа на один стояк, делаем за минуту. Как только все это началось, мы начали вести диалог с учеными, с корифеями. Узнали, что аварийная остановка, после которой удалось сохранить оборудование, была на одном из заводов в Боснии во время Югославской войны. Но там завод маленький, батарея маленькая, ее легче останавливать и разогревать. Так что готовых технических решений не было.
Ужасающие последствия. "Более 320 попаданий в завод, 9 погибших".
— Теперь можете обучать других?
— Само собой. Мы обмениваемся опытом с коллегами. Наука помогала нам, а мы поможем науке. Думаю, кандидатские и докторские на эти темы появятся. Это новый опыт в коксохимии.
— Какие проблемы остались?
— Одна из основных — вопрос военной логистики. Мы находимся в условиях жесточайшей конкуренции в мировом масштабе. Самые крупные наши конкуренты — это российские поставщики кокса, которые продолжают продавать его в нашу страну нашим же потенциальным потребителям. А мы иногда просто не можем выиграть в себестоимости два доллара, чтобы продать свой кокс.
Раньше кокс ехал в Мариуполь, доезжал за полсуток, это около 120 км. Сейчас дорога — 400—450 км. Уголь раньше добывался и производился рядом, а сейчас на 70—80% это портовые угли из Австралии или США, они дорогостоящие, но мы вынуждены их покупать из-за отсутствия отечественных. Ну и из трех ж/д веток, по сути, осталась одна. Мы физически не можем вывезти больше восьми тысяч тонн. А выгружать на землю — значит портить продукт. Плюс государственный монополист — железная дорога — повышает тарифы. В прошлом году — на 30%, в этом — хотят на 15%. Тогда как у россиян в прошлом подняли на 15%, в этом — всего на 9%. Это политическая близорукость. Надо считать дальше, чем сегодняшний день. Ведь если не принимать протекционистских мер, остатки металлургии похоронят. Ну и самая большая проблема в том, что боевые действия идут рядом с нами, в зоне, где проходят наши жизненно важные коммуникации — вода, газ, электричество.
— Расскажите о сотрудничестве с городом. Ведь именно Авдеевский коксохим помог пережить самое напряженное время войны…
— Во время активных боев численность населения снизилась с 35 тысяч до восьми, многие уехали. Сейчас в городе живет 18—20 тысяч человек. Мы понимали: нужно пережить военную зиму. Я обратился с вопросом о восстановлении города к акционеру Ринату Ахметову, гендиректору "Метинвеста" Юрию Рыженкову, и нам выделили столько ресурсов, сколько мы смогли освоить. Сначала дали 10 миллионов, потом еще восемь. Сказали: твоя основная задача — обеспечить людей всем необходимым. Мы бросили все силы на организацию отопления, электроснабжения, водоснабжения. Из 150 с лишним многоквартирных домов не смогли ввести в эксплуатацию только четыре. У них были максимальные разрушения. В соцсфере все получилось. Смогли восстановить больницу. И все это — бескомпромиссные усилия, как наши, так и городских служб. Я побывал на двух первых городских совещаниях и понял: если мы не включимся, город будет заморожен. Государственная машина очень неповоротлива. Без нарушения процедур сделать все необходимое невозможно. А с нарушением — невозможно вдвойне. Есть правила. Сначала нужно сделать проект, потом экспертизу, потом тендер, а только потом работать. И если бы мы пошли по этому пути…
В итоге проведены работы на 18 млн грн. Больше объективно не успели. Вопрос не в деньгах — их давали столько, сколько нужно. Но подрядчиков в городе практически не было, два-три, и я им очень благодарен, потому что когда со всех сторон стреляют, восстанавливать что-то очень сложно. Многое сделано своими силами. Дважды больницу стеклили. Только закончили кровлю — обстрел, все повылетало, крышу пробило. Делали заново.
Помогали и частному сектору. Акционер выделил материалы, ресурсы. Я благодарен Фонду Рината Ахметова, "Метинвесту", Красному Кресту, польским благотворительным организациям и японцам, Save the children. Понятно, что основной финансовый удар приняла наша компания, но работали все вместе. А первые государственные деньги на восстановление инфраструктуры города Авдеевка выделили в ноябре прошлого года. Семь миллионов, из них реализовали два. Почему? Потому что процедуры такие. И никто не принял решений для особых условий.
Восстановление. "Есть подвиг военный, а здесь — подвиг трудовой".
— То есть прошел год войны, прошла зима, и только тогда государство начало выделять деньги?
— Да, спасибо господину Жебривскому (глава Донецкой областной военно-гражданской администрации. — Авт.). Он приехал, посмотрел и сказал: деньги будут, давайте работать дальше. Деньги выделили потому, что мы за свои средства проекты сделали. Начали, когда война была в полном разгаре. Мы заплатили за проекты, экспертизу, и после этого Павел Иванович сказал: у вас готово все — деньги выделят.
Я оптимист, но в отношении государства у меня давний пессимизм. Кому объяснить, что с этими процедурами восстановить город на линии фронта нереально? Должны быть упрощенные, ускоренные процедуры.
У нас большая компания, много правил и процедур. Но если бы все они в этой чрезвычайной ситуации соблюдались, мы бы ничего не смогли сделать. Я обратился к руководству "Метинвеста", сказал: дайте мне все полномочия, и тогда мы справимся. И я их получил. Мы пошли по ускоренным, аварийным процедурам. Иначе мы бы завод не сохранили!
Помогаем и семьям погибших, и пострадавшим. Мы не делим людей на своих, заводчан, и горожан. В первую очередь помощь получают пенсионеры, многодетные, инвалиды. Восстанавливаем несущие конструкции, стены, кровли. Продолжаем реконструкцию горбольницы.
— Какие отношения с местной властью?
— Война нас сплотила. Мы работаем без оглядки на то, что должны или не должны. Делаем все, несем большие расходы. Отапливали и завод, и город. Естественно, уже забыли, когда получали за это деньги. Потому что задача у нас — выжить вместе. Это правильные отношения, когда каждый делает по максимуму.
— Как снимаете стресс?
— У нас компания проводила целый курс, как выживать в этих условиях. Очень полезные вещи узнали. Также помогают занятия спортом, чтение. Ну и первое, с чего начали: для начала представьте, что вы уже умерли…
— Хороший совет.
— Да, чистый фатализм. Самое страшное произошло, теперь надо что-то делать дальше. В самый тяжелый год я убедил себя в том, что миссия всей моей жизни — сохранить этот завод для людей. И мне это помогало. Говорил себе: Муса, ты вот сохрани, а дальше будь что будет.
— Как прекратить войну?
— Военного решения не существует. Это не русско-чеченская война, не война в Руанде, где тутси и хуту, не гражданская, где бедные воюют с богатыми. Это не война между Авдеевкой и Донецком, Днепром и Донецком. Надо перестать стрелять, искать выходы. Ведь рано или поздно договорятся. Найдут решения. Политические решения. Не сегодня, так завтра. Не завтра, так послезавтра. Через год-три все закончится, через десять, надеюсь, многое забудется. Потому что все войны заканчиваются, а раны залечиваются очень сложно.
Я понимаю, насколько это сложно, насколько трудно, как разделилась философия, взгляды по линии фронта. И пропаганда сказывается. Но эту войну начали не простые люди, не мы с вами. Ее начали политики, и политики должны ее закончить.
© 2009 Технополис завтра
Перепечатка материалов приветствуется, при этом гиперссылка на статью или на главную страницу сайта "Технополис завтра" обязательна. Если же Ваши правила строже этих, пожалуйста, пользуйтесь при перепечатке Вашими же правилами.